A protest movement is gaining strength in the Russian Orthodox Church

The secretary of the Spanish-Portuguese diocese of the Russian Orthodox Church, Archpriest Andrei Kordochkin, is one of 286 representatives of the Russian clergy who signed the call to end the war in Ukraine. In an interview with DW, he explained his position.

Archpriest Andrei Kordochkin, doctor of theology, secretary of the Spanish-Portuguese diocese of the Russian Orthodox Church and clergyman of the Mary Magdalene Cathedral in Madrid, believes that a protest movement is gaining strength in the bosom of Russian Orthodoxy. In his view, the Russian invasion of Ukraine is a new impetus for this.

A number of clergymen disagree with the invasion and thus oppose the centuries-old policy of church support for secular authorities in Russia. Such dissent, according to Kordochkin, tends to grow.

DW: Dissent is relatively new within the ROC, although two years ago, clergy published a letter about the “Moscow case” calling for a fair trial of those involved in street protests. And a year ago a letter appeared about the events in Belarus. What is the reason for this phenomenon, as Orthodoxy has always been at one with the authorities?

Father Andrei: If you look at the history of the Orthodox Church, starting from the Byzantine Emperor Constantine, it has indeed almost always played the role of supporting the state, supported all its initiatives. This was also the case in the twentieth century-the Soviet authorities also manipulated the church and used it for their own purposes. Nevertheless, since the beginning of the 1990s, a new generation of clergy, which is not ready for blind submission to either censorship or self-censorship, has grown from a difficult but hopeful time.

– How do you see the protest trend developing in the future? Will this trend affect the official position of the ROC, which remains faithful to the authorities?

 

– Russia will most likely face the Belarusian scenario, i.e. dissent will be suppressed. The church is part of society, so if dissent is suppressed in society, it is suppressed in the church. However, for those who have seen totalitarian regimes fall at the end of the twentieth century, it is clear that the policy of suppression is a dead end.

I often think of Vaclav Havel’s book, The Power of the Powerless, where he discusses how people who seem to have no chance, who are helpless and weak, can have an impact on a totalitarian society. I think that priests who will act on their faith, on their conscience, even in spite of repression, will be heard by the people and the church.

 

– Что бы вы посоветовали священникам, находящимся в России: стоит ли открыто говорить о своей позиции, несмотря на риск получить даже тюремный срок?

– Никто, а тем более священник, не может призывать кого-то идти под штрафы и дубинки. Я не считаю себя вправе раздавать советы, но думаю, что священник без плакатов и лозунгов может сделать достаточно, раскрывая людям духовную суть явлений. Именно по этому пути шли многие пастыри в позднесоветскую эпоху.

Кто может укорить отца Иоанна Крестьянкина или отца Александра Меня за то, что они не вышли на Красную площадь, к примеру, когда СССР ввел войска в Афганистан? Как нести пастырское служение, каждому решать самому. Московский священник Алексий Уминский вспомнил слова из песни Гребенщикова “научи нас дышать под водой”, и многие находят их созвучными нынешнему положению дел.

– Тем не менее мы видим, что нынешняя власть и ее деяния по-прежнему пользуются поддержкой большой части российского общества.

– Состояние нашего общества не может не беспокоить. В этой связи вспоминается мнение американского исследователя Энтони Джеймса Грегора. Он предупреждал об опасности появления фашистской идеологии в странах, где марксизм изжил себя. В этом случае срабатывает один и тот же сценарий: пафос интернационализма сменяется патриотизмом и национализмом, непрерывным напоминанием об “особой миссии” народа и его “славном прошлом”, звучат призывы к героизму, дисциплине и следованию за национальным лидером.

Кроме того, я бы обратил внимание на увлечение Путина философом Иваном Ильиным, поклонником итальянского фашизма, а затем и немецкого национал-социализма. Исследователь Ильина Антон Барбашин пишет: “По сути, он ратовал за создание в России национальной диктатуры, которая должна опираться на исключительную роль церкви и армии… Его философия базируется на культе “бремени и мук” русского народа, его исключительности. Такое видение требует селекции со всеми вытекающими последствиями для “неправильных людей”.

Все это оживает на наших глазах, Путин призывает к “самоочищению” общества, и даже употребляемый им термин “национал-предатели” совпадает с аналогичным, употребляемым Гитлером в “Майн Кампф” – Nationalverräter.

– А что вы могли бы сказать по поводу доктрины “Русского мира”, которую много раз озвучивал Путин?

– Я больше 18 лет совершаю служение в храме, большинство прихожан которого – украинцы. Для меня слова о том, что “Русские и украинцы – один народ”, не имеют смысла. Они могли быть сказаны лишь человеком, который Украину не знает и который не знаком с поколением украинцев, включая русскоязычных, выросших после распада СССР.

Почему-то жители украинских городов не встречают с цветами “воинов-освободителей”. Почему-то миллионы беженцев “одного с нами народа” спасаются от нас на Западе, а не в России. “Русский мир” есть доктрина не только ложная, но и опасная. По отношению к Украине она звучит так: “Вас, как народа, не существует, ваша государственность – это недоразумение, а раз мы – это вы, то мы и будем за вас решать ваше будущее”. Поскольку эта цель в реальности недостижима, то и победа в войне невозможна. Даже если мы увидим подавление сопротивления в Украине, стратегически война уже проиграна, и от этого позора не отмыться.

– Какие последствия будет иметь война для единства православия?

– Вспомним, что когда была создана новая религиозная единица, получившая автокефалию от Константинополя, из нашей церкви в нее перешли всего лишь два епископа. Теперь, вследствие войны, более 15 украинских епархий прекратили поминовение Патриарха Московского и всея Руси. И эта центробежная тенденция проявляется все отчетливее.

– В одном из недавних интервью для прессы вы назвали Путина человеком, лишенным чувства сострадания. Может ли он вообще считаться православным христианином?

– Я бы хотел напомнить о детях князя Владимира – первых русских святых Борисе и Глебе. Есть видеозапись посещения Путиным выставки Ильи Глазунова. Когда президент вместе с художником оказывается перед образом Бориса и Глеба, то говорит, что “они все отдали без борьбы, и это не может быть примером для нас”. Глазунов ему поддакивает. Если Путину не понятна мотивация людей, которые отказались от братоубийства, то для него нет никаких нравственных барьеров для того, чтобы добиться власти или ее удержать.

Более 10 лет назад Путин сослался на мнение неких “теоретиков христианства” о том, что православие ближе к исламу, чем к католичеству. Говоря о возможном отражении ядерного удара, он сказал, что в этом случае “мы как мученики попадем в рай, а они просто сдохнут”.

Учитывая признание Путина в том, что ленинградская улица научила его правилу “если драка неизбежна, то надо бить первым”, то по мировоззрению, он, видимо, ближе к шахиду, чем к Франциску Ассизскому. В этом смысле он мне кажется опасным не только для коллективного Запада, но и для тех русских людей, у которых есть другие планы на жизнь, кроме превращения в ядерный пепел.

Source: dw.com